Под эту концепцию подверстывается все что угодно, причем подчас таким образом оцениваются явления совершенно противоположного друг другу характера: от тех же дискуссий о насилии и переосмыслении и расширении этого понятия до политики банов социальных сетей. И все это обсуждается с такой горячностью, что, опять же, можно вспомнить закон Годвина (недавно один из участников дискуссии в Clubhouse, которому после спора с феминистками соцсеть закрыла возможность создавать комнаты, сравнил эту политику с 1937 годом). Феминистки же анализируют понятие «новая этика» и в большинстве случаев относятся к нему отрицательно, что и понятно, и вполне объяснимо. Я тоже от него не в восторге — по многим соображениям.
Например, я настаиваю на том, чтобы не описывать некие изменения «в общем», как будто они имеют одинаковый характер как сами по себе как явление, так и географически — единым фронтом во всем мире. Мне хочется говорить о том, что происходит вокруг меня, а не где-то за океаном, пусть к происходящему за океаном и прикованы взгляды многих людей. Причем обсуждением в основном американских проблем как собственных грешат участники и участницы разговора о «новой этике» с обеих сторон от условной границы между «старым» и «новым». Традиционалисты видят себя на Западе, где им уже поджаривают пятки за домогательства, но проблема в том, что и многие феминистки тоже видят себя там же.
Многие обсуждаемые ими вопросы — очень важные и имеют отношение к действительности в том числе и нашей страны, но сама потребность поиска того, что о похожих проблемах говорят на Западе, некритичное восприятие написанного на английском языке и неотрефлексированное калькирование методов, стратегий и языка создают другую проблему. Проблему восприятия собственного общества как отсталого и не способного породить собственные дискурсы, отношения к своим же читателям как к людям без критического мышления, проблему жречества «мы переведем вам с английского и научим , как надо», проблему потребности заниматься просвещением (а не информированием), соответственно, представляя тех, кому мы несем пресловутое просвещение, как «непросвещенных», — это те же самые отношения власти, которые феминистский дискурс вроде как призван пересматривать (имеется в виду «власть» не та, что сидит в Кремле, а фуколдианская концепция власти — той, что мы отправляем[1]  друг над другом и над собой). Для тех, кто тратит много усилий на борьбу с чем-то, что они видят как неправильное, возникает соблазн выносить оценку не только связанным с вербальным или каким-либо другим насилием явлениям, но и любым повседневным вещам. Конечно, когда со всех сторон окружают хохочущие гримасы, а государство если и вмешивается, то только для того, чтобы сделать все только хуже, велико искушение как утонуть в эскапизме, дословно копируя американский контекст, так и начать создавать свод нерушимых правил для сторонников и сторонниц.
Отсюда появление строгих методичек различного формата: видео «Как правильно обзываться», руководство о том, можно или нельзя использовать эимодзи в деловой переписке или не включать камеру во время конференций в зуме, как «правильно» поздравлять с Восьмым марта, что такое «этичное общение» и все такое прочее. За счет жреческого характера этих стратегий те, кто берет на себя роль посредниц, в итоге присваивают себе и право решать, что этично, а что нет.
Проблема инклюзии и репрезентации различных групп, если идеи этой инклюзии распространяются одними и теми же феминистками, отвечающими за все (причем не всегда по собственной инициативе: мне тоже часто звонят журналисты с вопросами, не имеющими отношения к моей экспертной области, только потому, что мое имя примелькалось), тоже стоит того, чтобы думать о ней более внимательно. Да, категорий людей, включенных в диалог в публичном пространстве, становится больше, и происходит деконструкция образа некоего общечеловека (усредненного мужчины, о котором писала еще Симона де Бовуар в работе «Второй пол»), и наличие языка для описания разнообразия очень важно. Но при этом стремление к категоризации зачастую соседствует со стремлением к обобщению в рамках описанных категорий: то есть идея, что все люди одинаковые, никуда не девается, а трансформируется в представление, что все люди так же одинаковые, но уже в границах групп, к которым они приписаны (хотя так, безусловно, проще составлять методички).
Американская квир-исследовательница Джудит Батлер (иронично, что после предыдущих пассажей я ссылаюсь именно на нее, но все же) в одной из своих статей пишет о том, как легко, распространяя некие гуманистические идеи, во имя этих идей начать использовать те методы и тот язык, с которыми мы боремся.
В общем и целом, как радикальная феминистка (то есть ратующая за полную ревизию социального устройства), я совсем была бы не против новой этики, но я считаю, что назвать этику новой можно будет только тогда, когда будут пересмотрены не только часть норм, но и в целом язык и стратегии тех, кто выступает за некие новые ценности. И здесь необходимо отметить, что лично для меня возможность критически оценивать даже важные для меня концепции является одним из способов их развития. понятно, конечно, что имеется в виду (типа «отправлять ритуалы»), но именно здесь ощущается тяжеловесно